Сто тысяч лет мы не были в кино

Сто тысяч лет мы не были в кино, чтоб тёмный зал и плюшевые кресла, ворчливый шёпот слева "не канон", "её ж убили, почему воскресла?"
Сто тысяч лет не выходили в мир реальный из придуманной картинки.
С машинами, атлантами, людьми.
С субтитрами реклам.
Одним ботинком.
И кто-то в лужу обронил блокнот, а кто-то потерял уже и веру.
Осенний свет приходит под окно показывать прекрасную премьеру: рябину, жёлудь, толстых голубей, наушники и мокрые кроссовки.
Здесь, в городе, сюжеты о тебе, ты в главной роли (думаешь — в массовке).

Стекают горлом водосточных труб все небеса, свинцовые как гири. И ты пока настолько мал и глуп, чтоб оценить масштаб драматургии, чтоб оценить, как полон твой стакан, и реквизит, что древний, словно ящер.
Сентябрьский ветер — трикстер, шут, аркан — нашёптывает: ты не настоящий.

Вот где-то за бамбуковым столом или в стране жирафа и гепарда сидит пират, глотает тёмный ром, и у пиратской обуви нет пары. Японец ловит скользкого угря, в суп добавляет водоросли нори.

На всей земле премьера сентября, кино про листья, и оно цветное. Его посмотрим, зиму переждём, прибавим громче звук — весну разбудим.
Стоит Довлатов, плачет под дождём, лениво дождь стучит на "Ундервуде".

А где-то, в глотку всем нам якоря, с солёным матерком и стуком дробным, пират штурмует дальние моря. В одном ботинке очень неудобно.
Уснул, придумав сны, библиофил.
Нечёткий кадр, туман сбивает резкость. Представь — о нас однажды сняли фильм. Хотели, чтобы фильм был интересным.

Наталья Захарцева.